Если раньше ирония была атрибутом интеллектуалов, диссидентов и хипстеров, которые боролись против бюрократии, косных традиций и массовой культуры, то теперь она превратилась в оружие консерваторов и неонацистов. Ирония перестала быть главным настроением эпохи. Ей на смену пришла новая искренность и постирония — состояние, в котором границы между юмором и серьезностью оказываются размытыми.
Писатель Дэвид Фостер Уоллес в 1993 году предсказывал появление антибунтарей, которые уйдут от деконструкции и постмодернистских концептуальных игр в сторону новой серьезности. Теперь этот переход можно заметить в фильмах, музыке и сериалах, мемах и культуре онлайн-радикализма.Когда-то ирония была незначительным словесным феноменом, когда утверждается одно, а подразумевается другое. Постмодернизм показал нам, что сама реальность иронична: любое высказывание обречено на неполноту, истина неуловима, «вечные ценности» — не более чем иллюзия.
Ирония оказалась главным способом существования и настроением целой эпохи. Серьезность и непоколебимые убеждения стали признаком невежества и небольшого ума.
По выражению философа Петера Слотердайка, разочарование и ироническая дистанция стали методом, с помощью которого «просвещенные люди следят за тем, чтобы их не считали простофилями».
Это отношение наполнило не только высоколобые постмодернистские романы, но и массовую культуру. Образец иронической чувствительности — культовое мультипликационное шоу South Park. Его создатели высмеивали все пороки и нелепости современного общества: от религиозного фундаментализма до Дональда Трампа, от активистов по защите окружающей среды до вегетарианства. Вместе с порцией сатиры зрителю достается чувство морального удовлетворения: мы не такие наивные и близорукие, как обитатели Южного Парка. Мы не купимся на эти уловки.
Как замечает критик Марк Фишер, такой «реализм» похож на позицию депрессивного больного, который считает, что любое позитивное изменение, любая надежда — не более чем иллюзия. Полвека назад, в начале постмодернистской эпохи, эта позиция выглядела свежей и продуктивной. Но ее время подошло к концу.
Борьба с шаблонами сама превратилась в шаблон. Ирония уже не подрывает статус-кво, а его укрепляет. Зачем пытаться что-то изменить, если все старания обречены на провал?
Ирония — не просто риторическая фигура или художественный прием. Это образ мышления, который влияет на то, как мы живем и действуем. В психоанализе ирония описывается как психологическая защита, которая помогает дистанцироваться от ситуации, посмотреть на нее со стороны.
Как пишет мастер короткого рассказа Дональд Бартельми,
«ирония — это способ лишить объект его реальности, после чего субъект может ощутить себя полностью свободным». Она помогает мириться со сложностью жизни. Но со временем эта свобода может превратиться в ловушку. Проблема иронии в том, что она не создает ничего нового. Ее функция — отрицание, чистая негативность.
Это заметил еще Алексей Лосев в полемике с Михаилом Бахтиным: смех «совершенно далек от всяких вопросов преодоления зла в жизни… он не только его узаконивает, но еще и считает своей последней радостью и утешением».
Поэтому ирония совсем необязательно прогрессивна. С ее помощью можно оправдать даже самые человеконенавистнические убеждения.
Если раньше ирония была атрибутом интеллектуалов, диссидентов и хипстеров, которые боролись против бюрократии, косных традиций и массовой культуры, то теперь она превратилась в оружие консерваторов и неонацистов.
Если бы Гитлер был постмодернистом
После того как немецкий пожарный Дирк Денхаус попытался поджечь дом, полный беженцев, газета New York Times поставила ему необычный диагноз: отравление иронией. Денхаус часами сидел на Facebook, обмениваясь нацистскими комментариями и мемами. Сначала он просто шутил, а затем поверил в собственные шутки и попытался перенести их в реальную жизнь.
Термин «отравление иронией» (irony poisoning) описывает мировоззрение, которое настолько проникнуто иронией и сарказмом, что провокационные заявления и сомнительные поступки уже не кажутся чем-то плохим.
Но это не просто цинизм — за шутками и иронией скрывается вполне серьезное послание.
Современный фашизм одновременно похож и не похож на фашизм Гитлера или Муссолини. Неонацисты и сторонники движения Alt-right вполне серьезны в своих намерениях — это доказывают многочисленные преступления на почве расовой ненависти в Европе и США. Но несмотря на всю серьезность, это абсолютно постмодернистское явление.
Основная среда обитания «альтернативных правых» — онлайн-журналы, имиджборды, ютуб и социальные сети. Фашистские лозунги теперь не преподносятся напрямую, а заворачиваются в обертку троллинга и сарказма. Не всегда понятно, является ли ультраправая риторика просто провокацией, или люди, которые ее используют, действительно верят в заговор мультикультуралистов и расовое превосходство белых. В постмодернистской, постиронической культуре, как утверждает неонацист Эндрю Энглин, «абсолютный идеализм должен сочетаться с тотальной иронией, чтобы тебя услышали».
Новые правые отлично освоили уроки постмодерна — они знают, как оспорить и деконструировать доводы оппонента, выставив его в глупом виде. Они понимают, что любой тезис может быть разоблачен как обман или социальный конструкт.
Теперь они используют эти тактики против либеральных идей — гендерного равенства, толерантности и прав человека. А поскольку либерализм на Западе стал политическим и культурным мейнстримом, доводы «альт-райтов» начинают казаться смелым бунтом против истеблишмента.
Конечно, ирония сама по себе не ведет к радикализации. Зато она позволяет распространять радикальные взгляды более эффективно. Это отличный способ запутать публику и уклониться от критики.
Троллям и альтернативным правым необязательно доказывать, что их собственные взгляды верны. Главная задача — подорвать доверие к традиционным СМИ и институтам власти. Оказалось, что в атмосфере постправды, политкорректности и всеобщего дефицита внимания сделать это не так уж сложно.
Если радикализм распространяется с помощью мемов, это принижает его серьезность и делает просто еще одной частью интернет-культуры. Расизм? Это шутка, не будьте такими чувствительными.
Даже открытое насилие теперь сопровождается иронической усмешкой. Перед тем как убить 51 человека в мечетях Новой Зеландии, Брентон Таррант запустил онлайн-трансляцию в фейсбуке и опубликовал манифест, наполненный мемами и шитпостингом — «толстым» троллингом, направленным на то, чтобы вызвать у читателя эмоциональную реакцию и отвлечь от сути дела. Значительная часть этого документа состояла из копипасты и локальных отсылок, понятных только аудитории 8chan. Возможно, это первый крупный теракт, который был спланирован и оформлен как интернет-мем.
После иронии
Одним из главных критиков иронии считается Дэвид Фостер Уоллес — автор «Бесконечной шутки». Уоллес сравнивает иронию с анестезией: в малых дозах она помогает выносить противоречия реальности и сохранять душевное равновесие, но затем становится ядовитой. Постмодернисты с их релятивизмом, деконструкцией, интертекстуальными цитатами и культурологическими отсылками помогли разрушить прежние каноны, но ничего не предложили взамен.
Если искусство хочет показывать, «что значит быть гребаным человеком», нужно двигаться дальше. Это значит — позволить себе быть сентиментальными, наивными и, возможно, немного слащавыми.
Призыв Уоллеса подхватили в литературе, кино, музыке и телесериалах. Джонатан Франзен, Зэди Смит, Джеффри Евгенидис и другие авторы стали создавать реалистические романы, наполненные эмоциями, семейными историями и превратностями личной судьбы. «Постироничной» называют эстетику фильмов Уэса Андерсона, Мишеля Гондри, Чарли Кауфмана и Спайка Джонза. Сохраняя солидную долю юмора, эти авторы отходят от концептуальных игр и возвращаются к миру человеческих чувств, которыми пренебрегал постмодерн.
Ирония выстраивает барьеры между нами и художественными персонажами — и тем самым препятствует сопереживанию. «Новая искренность» означает не возврат к ценностям или идеологиям прошлого, а честное признание того факта, что все мы укоренены в своем опыте и отношениях с другими людьми. Мы заперты в своеобразных, веселых или пугающих, но всегда настоящих мирах, откуда не сбежать при помощи какой-то интеллектуальной уловки.
Одним из верных последователей Уоллеса стал сценарист Майкл Шур, создатель сериала «Парки и зоны отдыха». Он написал диссертацию по «Бесконечной шутке» и даже приобрел права на экранизацию романа.
Сериал «В лучшем мире», созданный Шуром, называют главным комедийным шоу нашего времени. Вопрос, который поднимает этот сериал, звучит предельно серьезно: что значит быть хорошим человеком?
Действие происходит в Хорошем Месте — версии рая, где много добропорядочных людей и замороженного йогурта. Но главная героиня по имени Элеанор оказалась там по ошибке. Она была плохим человеком: продавала пожилым поддельные лекарства, обманывала друзей и всё время заботилась только о себе. Элеонор узнает об ужасах, которые грозят ей в Плохом Месте — зубастых пчелах, четырехголовых медведях, вулканов со скорпионами. Заручившись поддержкой другого героя, который оказывается профессором моральной философии, она пытается стать лучше.
Сериал неоднократно возвращается к книге гарвардского профессора Тима Скэнлона «Чем мы обязаны друг другу».
Скэнлон утверждает, что о морали лучше рассуждать не с точки зрения правил, а с точки зрения человеческих отношений. То, что имеет значение, — это наши связи с другими людьми, способы сосуществовать, относиться друг к другу с заботой и уважением.
Ту же самую мысль сериал показывает на уровне сюжета. Он исследует сложные этические вопросы, но всё время остается смешным. Ирония и абсурдный юмор скрывают искреннее и глубокое послание.
Литературовед Ли Константину считает постиронию ответом на «новую структуру чувства» современности. Постирония — это попытка переформулировать логику серьезности в ироническом мире, когда мы уже не можем утверждать что-либо с абсолютной уверенностью.
Трудно верить в рациональность, Бога или подлинное «я», если научился воспринимать себя как конгломерат противоречивых желаний, гормонов, языковых игр и культурных дискурсов. Как говорил Умберто Эко, мы живем в эпоху утраченной простоты.
У искренности и серьезности есть свои пределы. Без порции подозрения — привычки читать между строк — мышление застаивается и интеллектуальная жизнь становится невозможной. О том, насколько важна ирония, можно узнать еще из диалогов Сократа, который использовал насмешку как инструмент на пути к мудрости.
Но ирония сама по себе вряд ли может нам помочь. Даже фундаменталисты и радикалы рядятся в одежды юмора и сарказма. Доводы постмодернистов они используют для того, чтобы отрицать научные факты, демократические права и свободы. С другой стороны, попытки настаивать на существовании истины, гуманизма и рациональности тоже не выглядят многообещающими. Поклонение науке не уведет нас далеко.
В программной статье «Почему критика выдохлась» философ Бруно Латур заявляет: светский скептицизм себя исчерпал. Радикальное сомнение он предлагает заменить на заботу и культивирование хрупкой созидательности.
Следует не разоблачать, а объединять. Не вытаскивать ковер из-под ног наивных верующих, а создавать площадки для дискуссий. От деконструкции перейти к реконструкции.
Для этого нам понадобится и глубокая искренность, и мощная ирония. Любые попытки избавиться от одного из этих элементов будут обречены на провал.
Свежие комментарии