Уже два года из Синьцзяна, региона Китая, населенного уйгурами и казахами, идут слухи, напоминающие роман Оруэлла «1984». Тотальная слежка, концлагеря, в которых содержится более миллиона человек, территория размером с три Франции, превращенная в тюрьму под открытым небом. Корреспондент «РР» поехал в Алма-Ату, чтобы поговорить с казахскими беженцами и русским ученым, открывшим миру синьцзянскую трагедию.
Адем йок
В 1915 году немецкий офицер Армин Вегнер, охранявший Багдадскую железную дорогу, стал свидетелем сцен уничтожения мирного армянского населения. Он видел концлагеря в пустыне, десятки тысяч женщин и детей, умиравших от голода и жажды под охраной турецких солдат. Вегнер стал собирать информацию, свидетельства, документы, фотографировать происходящее. Снимки он передал своему командованию. Их конфисковали и уничтожили, а Вегнера арестовали и отослали в Германию. Однако под ремнем он смог провезти негативы. Вегнер стал рассылать везде снимки и кричать о катастрофе, творящейся на востоке Турции. Он даже написал письмо президенту США Вильсону. Но кто мог поверить, что правительство просто так убивает миллион собственных граждан?
В 1942 году польский партизан Ян Карский, переодевшись немецким солдатом, проник в Варшавское гетто и концлагерь «Белжц». Затем Армия Крайова переправила его в Лондон с докладом и микрофильмом для правительств Великобритании и США. Карский должен был рассказать Западу о нацистских лагерях уничтожения. Он пытался встретиться с политиками, чиновниками, журналистами, чтобы рассказать о поголовном уничтожении евреев Восточной Европы. Но ему никто не верил, даже евреи — потому, что в это невозможно было поверить. В Америке Карский был принят президентом Рузвельтом. После доклада тот спросил: «А как сейчас в Польше с лошадьми?»
В сентябре 2017 года лингвист Евгений Бунин вернулся из внутреннего Китая домой, в Синьцзян, чтобы продолжить работу над книгой по уйгурскому языку.
Кашгар, уйгурские кварталы, сентябрь 2007 года. Мир, которого больше нет.
Первое, что он увидел, — как много закрытых лавок и магазинов, везде пустые пятна. Оставшихся обязали запереть двери и поставить железные решетки: сначала звонишь, потом проходишь. Улицы патрулируют полицейские фургоны с сиренами, везде колючая проволока — на школах, детских садах, больницах, заправках. Город перегорожен, каждые триста метров блок-пост — бетонная будка, проволока, куча полиции, военных и везде длиннющие очереди из уйгуров. У них проверяют все: удостоверения, сумки, телефоны. Чтобы просто зайти на рынок, надо пройти металлодетектор и два чекпойнта.
— Китайцы и иностранцы спокойно шли без проверки, это выглядело дико, — говорит Бунин. У уйгуров и казахов конфисковали паспорта, людей заставили вернуться по месту прописки. Многим запретили покидать свои районы.
— Люди стали исчезать, куда — никто не знает. Может, его просто отправили в родную деревню, а может, в концлагерь. Идя по городу, я то и дело видел закрытую знакомую лавку. Когда я спрашивал, куда исчез человек, соседи или боялись, не отвечали ничего, или говорили просто «йок» (нету). «Этот человек йок, ты понимаешь, что я имею в виду? » — сказал мне один приятель про другого, — «У него теперь другой дом».
Иногда говорили: «Он поехал учиться» — это стало устойчивым эвфемизмом. Повар в одном кафе сказал Жене, что в деревнях Южного Синьцзяна почти никого не осталось: «адем йок».
— Китайцы и иностранцы спокойно шли без проверки, это выглядело дико, — говорит Бунин. У уйгуров и казахов конфисковали паспорта, людей заставили вернуться по месту прописки. Многим запретили покидать свои районы.
— Люди стали исчезать, куда — никто не знает. Может, его просто отправили в родную деревню, а может, в концлагерь. Идя по городу, я то и дело видел закрытую знакомую лавку. Когда я спрашивал, куда исчез человек, соседи или боялись, не отвечали ничего, или говорили просто «йок» (нету). «Этот человек йок, ты понимаешь, что я имею в виду? » — сказал мне один приятель про другого, — «У него теперь другой дом».
Иногда говорили: «Он поехал учиться» — это стало устойчивым эвфемизмом. Повар в одном кафе сказал Жене, что в деревнях Южного Синьцзяна почти никого не осталось: «адем йок».
Атажюрт
Алма-Ата прикольный город, советская архитектура периода брутализма-модернизма. Находится в ущелье между гор, можешь подняться — там водопады и горные ущелья. А спускаешься вниз, сто километров —пустыня, барханы. Из всей Центральной Азии — самый европейский, основной язык русский, без акцента. Люди — средний класс, при этом очень открытые, отзывчивые. Я сломал клипсу от микрофона, нашел в ЦУМе, карточки у них не работают. Нашел у себя в кармане пятьсот тэнге. Стоит пара казахов, парень с девушкой: да вот, возмите еще триста тенге. Cумма небольшая, но все равно.
Мы сразу едем в офис «Атажюрта», организации, которая помогает беженцам из Синьцзяна. Думали, что мы только познакомимся с Серикжаном Билашем и поедем в гостиницу отдохнуть от перелета, но оказывается, нас ждут. Две комнаты битком забиты людьми. На стенах — сотни фотографий их родственников, пропавших в лагерях. Все приехали специально, многие из сел и других городов, чтобы дать нам интервью. Полсотни людей. Я чувствую, что нас взяли в заложники и не отпустят, пока мы со всеми не поговорим.
Мы говорим, и говорим, и говорим — до глубокой ночи. Мы давно уже перестали что-то понимать, надеемся только на камеры, просто записываем имена, поддакиваем и киваем головами. Лица слились в серую массу. Всё, что они рассказывают, совершенно не клеится с их внешностью. Большинство — такие крестьяне-крестьяне, в политике безопасные и бесполезные. Последние, кого придет в голову репрессировать. Но мы раз за разом слышим какую-то неправдоподобную, леденящую дичь:
Мы сразу едем в офис «Атажюрта», организации, которая помогает беженцам из Синьцзяна. Думали, что мы только познакомимся с Серикжаном Билашем и поедем в гостиницу отдохнуть от перелета, но оказывается, нас ждут. Две комнаты битком забиты людьми. На стенах — сотни фотографий их родственников, пропавших в лагерях. Все приехали специально, многие из сел и других городов, чтобы дать нам интервью. Полсотни людей. Я чувствую, что нас взяли в заложники и не отпустят, пока мы со всеми не поговорим.
Мы говорим, и говорим, и говорим — до глубокой ночи. Мы давно уже перестали что-то понимать, надеемся только на камеры, просто записываем имена, поддакиваем и киваем головами. Лица слились в серую массу. Всё, что они рассказывают, совершенно не клеится с их внешностью. Большинство — такие крестьяне-крестьяне, в политике безопасные и бесполезные. Последние, кого придет в голову репрессировать. Но мы раз за разом слышим какую-то неправдоподобную, леденящую дичь:
— Сразу посадили в подвал. Там маленькая камера поделена на восемь клеток. В клетке — маленькая табуретка, над головой- фонарь. Сидишь, раз в день вызывают на допрос. Я там так восемь дней сидел.
— Меня приковали к столу в неудобной позе и допрашивали два дня. В какой-то момент я все-таки отключился и заснул. Просыпаюсь от азана (мусульманский призыв на молитву) — полицейские влючили на телефоне. Я вздрогнул — они смеются. «Мусульманин...» — и отправили меня в лагерь как ваххабита.
— Каждую ночь я слышал, как кто-то в камере плачет.
— Если кто по привычке скажет «Салам алейкум!» или «Альхамдулиллях!» («Слава Богу!»), его наказывают — бьют электрошокерами, заковывают, лишают еды на сутки и т. д.
— После трех месяцев я не выдержал и с разбегу ударился головой о стену, я хотел себя убить. Я потерял сознание. Когда очнулся, мне сказали: «Сделаешь это еще раз — будешь сидеть семь лет».
— Меня приковали к столу в неудобной позе и допрашивали два дня. В какой-то момент я все-таки отключился и заснул. Просыпаюсь от азана (мусульманский призыв на молитву) — полицейские влючили на телефоне. Я вздрогнул — они смеются. «Мусульманин...» — и отправили меня в лагерь как ваххабита.
— Каждую ночь я слышал, как кто-то в камере плачет.
— Если кто по привычке скажет «Салам алейкум!» или «Альхамдулиллях!» («Слава Богу!»), его наказывают — бьют электрошокерами, заковывают, лишают еды на сутки и т. д.
— После трех месяцев я не выдержал и с разбегу ударился головой о стену, я хотел себя убить. Я потерял сознание. Когда очнулся, мне сказали: «Сделаешь это еще раз — будешь сидеть семь лет».
"Атажюрт" возник еще до репрессий. Они призвали казахов переезжать в Казахстан, помогали им покупать землю в Казахстане. Успели вытащить шестьдесят семей до того, как граница закрылась. Хотя это не какая-то серьезная правозащитная организация с сотрудниками, а скорее волонтерская группа. Но они очень много сделали, смогли собрать людей, представить западным журналистам.
Видно, что все тут завязано на Серикжана Билаша, их харизматичного лидера, он прикольный, энергичный, с утра до ночи и ночью с кем-то встречается. Он собирал большие деньги, тысячи долларов, перераспределял среди беженцев - кому-то на лекарства, кому-то на еду, кому-то за квартиру платить. Сейчас этот поток остановился - казахские бизнесмены боятся жертвовать.
Его жена, молодая девушка, местная, в обтягивающих джинсах и в хиджабе. Мы все две недели общаемся с ней по-английски, пока она не понимает, что я русский.
Его жена, молодая девушка, местная, в обтягивающих джинсах и в хиджабе. Мы все две недели общаемся с ней по-английски, пока она не понимает, что я русский.
- Ваш родной русский? Ой, и мой тоже.
Сам Серикжан не мусульманин, не делает намаз. Говорит: "Не надо писать, что мы мусульмане, мы обычные люди. Нас прессуют за то, что мы казахи."
Тюрем и лагерей в Синьцяне сотни, в каждом - какая-то своя специфика. Где-то провинившихся на сутки заковывали в "тигриный стул", где-то сажали в клетку, где можно только сидеть, где-то приковывали к полу в неудобной позе, где-то топили в ванне с водой, где-то привязывали к стене за руки так, что стоять приходилось только на носках или совсем подвешивали на дыбе - бесчисленное множество вариантов. Но все-таки это система, построенная по общему плану. Большинство людей в лагерях - крестьяне, которые виноваты в том, что не знают китайского. Они на общем режиме. Вторая группа - подозрительные, те, у кого в телефоне не было приложения, кто вышел без разрешения из своего квартала и т.д. У них режим средней строгости. Третья группа, на самом строгом режиме - верующие, они осуждены на длинные сроки 10-15, до 30 лет. Имамам достается больше всех, им дают самые большие сроки.
Тюрем и лагерей в Синьцяне сотни, в каждом - какая-то своя специфика. Где-то провинившихся на сутки заковывали в "тигриный стул", где-то сажали в клетку, где можно только сидеть, где-то приковывали к полу в неудобной позе, где-то топили в ванне с водой, где-то привязывали к стене за руки так, что стоять приходилось только на носках или совсем подвешивали на дыбе - бесчисленное множество вариантов. Но все-таки это система, построенная по общему плану. Большинство людей в лагерях - крестьяне, которые виноваты в том, что не знают китайского. Они на общем режиме. Вторая группа - подозрительные, те, у кого в телефоне не было приложения, кто вышел без разрешения из своего квартала и т.д. У них режим средней строгости. Третья группа, на самом строгом режиме - верующие, они осуждены на длинные сроки 10-15, до 30 лет. Имамам достается больше всех, им дают самые большие сроки.
- Мы выходили по очереди и перед классом и кричали: "Я думал неправильно! Я не понимал опасность религии! Я не понимал, что казахи - отсталый народ! Я не понимал, что Коммунистическая партия освободила нас! Я нарушал китайский закон! Теперь я понимаю! Я благодарен Коммунистической партии!" Потом надо было критиковать друг друга.
- Я виновата, что не понимала опасность религии! Я виновата, что носила хиджаб! Я виновата, что молилась! Я виновата, что читала Коран! Я виновата, что дала своим детям мусульманские имена! Я благодарна Коммунистической партии, что она меня учит!
- Перед едой мы кричали: "Спасибо партии! Спасибо Родине! Спасибо Си Цзиньпину!"
- Мы должны кричать: "Мы в неоплатном долгу перед государством и партией!"
- По тысяче раз кричали: "Мы против экстремизма! Мы против сепаратизма! Мы против терроризма!"
- Ты соблюдаешь китайский закон или шариат?
- Я виновата, что не понимала опасность религии! Я виновата, что носила хиджаб! Я виновата, что молилась! Я виновата, что читала Коран! Я виновата, что дала своим детям мусульманские имена! Я благодарна Коммунистической партии, что она меня учит!
- Перед едой мы кричали: "Спасибо партии! Спасибо Родине! Спасибо Си Цзиньпину!"
- Мы должны кричать: "Мы в неоплатном долгу перед государством и партией!"
- По тысяче раз кричали: "Мы против экстремизма! Мы против сепаратизма! Мы против терроризма!"
- Ты соблюдаешь китайский закон или шариат?
- Китайский закон!
- Ты понимаешь, что религия опасна?
- Я понимаю, что религия опасна!
Наутро мы отбираем тех, с кем хотим поговорить подробнее.
Ыргады
Ыргады, маленький мужчина лет пятидесяти из Талдыкургана, очевидно, надел на интервью свой лучший костюм. Нелепый праздничный пиджак с каким-то подвесочками, как на свадьбу, разноцветная рубашка с длинным воротом, туфли с носами. Я делаю его портрет и понимаю, что вообще не могу его использовать. Он выглядит, как драг-диллер или сутенер из мексиканского сериала. Ыргады оказывается единственным среди моих собеседников верующим мусульманином - молится по часам, ходит по пятницам в мечеть. Большинство из пришедших вовсе и не религиозны, и Серикжан Билаш справедливо возмущается: “зачем вы пишите "мусульмане", мы обычные современные люди, нас преследуют за национальность”.
- Я работал челноком - покупал в Китае вещи и перепродавал их у нас на рынке. В ноябре 2017-го я отправился в Хоргос, как обычно, - и сразу же на границе был арестован. За посещение Казахстана - он в списке стран, запрещенных для посещения жителями Синьцзяня. Хотя я давно уже жил в Казахстане. Меня допрашивали всю ночь, били железной палкой. В моем телефоне они кучу всего запрещенного нашли - и WhatsApp, и фотку жены в хиджабе, и заход на сайт "Радио Азатлык" (казахская служба Радио Свобода). Оказалось, за любую из этих вещей в Китае сажают.
Две недели меня держали в кандалах. Не важно, что делали - спали, шли куда-то, сидели - мы всегда были в кандалах, всю неделю. Но мне-то повезло, а там был человек, который уже год в кандалах сидел. Два раза в сутки мне надевали на голову черный мешок и вели на допрос: чем занимаешься? зачем приехал? Кормили нас раз в день - одно маньтоу (кусок рисового теста на пару, что-то вроде манта без мяса) и бутылка воды. Все, о чем я мечтал, - это еще одно маньтоу. Они морили нас голодом, чтобы мы в чем-нибудь сознались. Через две недели нас отправили в лагерь. Перед лагерем они сделали мне инъекцию в правое плечо, якобы прививку, она до сих пор болит.
- Я работал челноком - покупал в Китае вещи и перепродавал их у нас на рынке. В ноябре 2017-го я отправился в Хоргос, как обычно, - и сразу же на границе был арестован. За посещение Казахстана - он в списке стран, запрещенных для посещения жителями Синьцзяня. Хотя я давно уже жил в Казахстане. Меня допрашивали всю ночь, били железной палкой. В моем телефоне они кучу всего запрещенного нашли - и WhatsApp, и фотку жены в хиджабе, и заход на сайт "Радио Азатлык" (казахская служба Радио Свобода). Оказалось, за любую из этих вещей в Китае сажают.
Две недели меня держали в кандалах. Не важно, что делали - спали, шли куда-то, сидели - мы всегда были в кандалах, всю неделю. Но мне-то повезло, а там был человек, который уже год в кандалах сидел. Два раза в сутки мне надевали на голову черный мешок и вели на допрос: чем занимаешься? зачем приехал? Кормили нас раз в день - одно маньтоу (кусок рисового теста на пару, что-то вроде манта без мяса) и бутылка воды. Все, о чем я мечтал, - это еще одно маньтоу. Они морили нас голодом, чтобы мы в чем-нибудь сознались. Через две недели нас отправили в лагерь. Перед лагерем они сделали мне инъекцию в правое плечо, якобы прививку, она до сих пор болит.
В нашем лагере было десять тысяч человек. Только районе Хоргаза три таких лагеря. Лагерь разделен на четыре зоны, я был в самой строгой - она была для верующих, там сидели "религиозные экстремисты". У многих срок был десять лет, а у кого-то даже и тридцать. Они не знали, что раньше я был имамом, если бы знали, никогда бы не выпустили, там бы сгноили в тюрьме.
Камеры метров по десять, очень узкие. В каждой - 18 человек, на одну койку приходится два человека. Спишь два часа, потом два часа "дежурство", сидишь на стуле, потом снова можно лечь. Днем мы сидели на пластмассовых стульях по 12-14 часов. Шевелиться можно только с разрешения надзирателя. Везде камеры. В туалет нас водили вместе, помочиться - две минуты, по большому - три минуты. Если не успевал - поливали холодной водой или били шокерами. От побоев и пыток там много людей умирало. Китайцы их сразу хоронили и писали в документах, что человек умер от какой-то болезни.
- А вы там молились? - спрашиваю я бывшего муллу.
Камеры метров по десять, очень узкие. В каждой - 18 человек, на одну койку приходится два человека. Спишь два часа, потом два часа "дежурство", сидишь на стуле, потом снова можно лечь. Днем мы сидели на пластмассовых стульях по 12-14 часов. Шевелиться можно только с разрешения надзирателя. Везде камеры. В туалет нас водили вместе, помочиться - две минуты, по большому - три минуты. Если не успевал - поливали холодной водой или били шокерами. От побоев и пыток там много людей умирало. Китайцы их сразу хоронили и писали в документах, что человек умер от какой-то болезни.
- А вы там молились? - спрашиваю я бывшего муллу.
- Это было невозможно совершенно, в каждом углу по камере. В лагере были мусульмане, пытавшиеся тайно молиться пять раз в день. Но их ловили, били и судили. Каждую пятницу нас строили во дворе и показывали нам этих заключенных: "Кто будет молиться - десять лет!"
В сердце я, конечно, молился и плакал. Я никогда не верил, что Аллах оставил меня. Каждый вечер перед сном повторял: "Господи, пожалуйста, помоги мне выжить здесь. Пожалуйста, спаси казахов от Китая."
В сердце я, конечно, молился и плакал. Я никогда не верил, что Аллах оставил меня. Каждый вечер перед сном повторял: "Господи, пожалуйста, помоги мне выжить здесь. Пожалуйста, спаси казахов от Китая."
Когда меня отправили в лагерь, мой отец в Китае стал ходить по инстанциям, пытаясь мне помочь. За это его самого арестовали, он полгода просидел в тюрьме. Я мечтал хоть как-то связаться с родными в Казахстане. Чтобы они узнали, где я, и попытались что-то сделать. Я долго ничего не мог придумать, я был очень запуган. Но через полтора года мне это удалось: я оторвал от робы кусочек подкладки, написал на нем записку, свернул трубочкой. Один парень, который должен был выйти на волю, вшил ее к себе в одежду. Потом он сфотографировал эту записку на телефон и переслал моей жене.
В декабре 2018 в лагере приехало какое-то начальство. Меня вызвали и сказали, что меня освободят, так как в Казахстане осталась моя семья. Предупредили, чтобы я никому ничего не рассказывал. Потом я узнал, что моя жена за меня много шумела. Но, когда я приехал в Хоргос, перешел границу, то я вдруг понял, что забыл родной язык. Не мог вспомнить, как говорить по-казахски. Я вообще почти ничего не помнил - вот всего этого, что вам сейчас рассказываю. Сейчас память стала возвращаться, но до сих пор мало помню.
Я уточняю его имя, место жительства и возраст.
В декабре 2018 в лагере приехало какое-то начальство. Меня вызвали и сказали, что меня освободят, так как в Казахстане осталась моя семья. Предупредили, чтобы я никому ничего не рассказывал. Потом я узнал, что моя жена за меня много шумела. Но, когда я приехал в Хоргос, перешел границу, то я вдруг понял, что забыл родной язык. Не мог вспомнить, как говорить по-казахски. Я вообще почти ничего не помнил - вот всего этого, что вам сейчас рассказываю. Сейчас память стала возвращаться, но до сих пор мало помню.
Я уточняю его имя, место жительства и возраст.
- Тридцать пять лет...
- Бек, спроси еще раз.
- Тридцать пять, - повторяет переводчик, изумленный не меньше моего.
Страх и апатия
Женя Бунин - 33-х летний двухметровый блондин с удивленным лицом. Я сам длинный, а он еще выше меня, и на две головы выше всех остальных. Наконец-то удобно снимать, не надо на полусогнутых ногах ходить. У него прекрасный английский и вообще хорошо объясняет, очень четко говорит, ничего лишнего. Он лингвист, свободно говорит по-китайски и по-уйгурски. Мы встречаемся в офисе Атажюрта.
- Моего самого старого друга арестовали сразу, в начале 2017, за того, что он когда-то жил в Дубае, занимался там бизнесом. Где тюрьмы и лагеря, никто не знает. Хотя в Кашгаре был один прямо в городе. Раньше там был какой-то институт - прозрачный заборчик, за ним главное здание и кампус. Но приехав, я увидел, что вокруг теперь огромный бетонный забор, большие железные ворота. И все понимали, что теперь там лагерь.
Бунин рассказывает, что все живут в ожидании ареста. Полиция может придти домой среди ночи, проверить телефон, компьютер, книги. Если найдут Коран или цитату из него, или молитвенный коврик, или исламскую одежду - арестуют. Люди перестали разговаривать, не знаешь, кто может на тебя донести. Родители боятся своих детей. Дети ходят в школу, учителя спрашивают: "Твои родители молятся?" Если скажут да - они могут исчезнуть.
- Моего самого старого друга арестовали сразу, в начале 2017, за того, что он когда-то жил в Дубае, занимался там бизнесом. Где тюрьмы и лагеря, никто не знает. Хотя в Кашгаре был один прямо в городе. Раньше там был какой-то институт - прозрачный заборчик, за ним главное здание и кампус. Но приехав, я увидел, что вокруг теперь огромный бетонный забор, большие железные ворота. И все понимали, что теперь там лагерь.
Бунин рассказывает, что все живут в ожидании ареста. Полиция может придти домой среди ночи, проверить телефон, компьютер, книги. Если найдут Коран или цитату из него, или молитвенный коврик, или исламскую одежду - арестуют. Люди перестали разговаривать, не знаешь, кто может на тебя донести. Родители боятся своих детей. Дети ходят в школу, учителя спрашивают: "Твои родители молятся?" Если скажут да - они могут исчезнуть.
Детей арестованных отдавать родственникам запрещено, их забирают в детдома. По всему региону спешно строятся гигантских размеров интернаты, больше напоминающие заводы, - но мест там отчаянно не хватает.
У человека умер отец, он произносит на похоронах поминальную молитву - его забирают, это обычное дело. Мечети везде сносят, даже самые древние. Осталось несколько центральных для туристов. Бороды запрещены - как и мусульманские имена.
- Сначала запретили давать их новорожденным, - рассказывает Женя, - но сейчас и взрослым опасно их носить. У меня есть друг, которого звали Кали-Хаджим. "Хаджим" - значит, что человек совершил хадж. Он его не совершал, просто родители так назвали. Но он пошел и изменил имя, говорит: "Пожалуйста, не зови меня так больше".
- Один мой друг, он уже пожилой, пенсионер, у него была маленькая книжная лавка в Кашгаре. Там было много книг на уйгурском, которые все в один момент вдруг стали запрещенными. Его арестовали, дали срок семь лет, а его сына отправили в лагерь. В другом магазине хозяйка магазина выхватила у меня из рук книгу на уйгурском, наугад ткнула в то же самое слово "Хаджим" и прошептала: "Теперь людей сажают на десять лет за одно такое слово..." Я спросил одного знакомого, есть ли у него еще время читать. "Читать сейчас слишком опасно..." - ответил он.
- Когда ты иностранец, тебя лично это не касается, ты можешь везде ходить свободно. Но ты чувствуешь везде страх и апатию. Выходишь из дома, идешь по улице, ты знаешь, что происходит, ты не можешь об этом не думать - но говорить с тобой об этом никто не станет. Люди подавленно отводят взгляды. И ты сам боишься говорить: чуть дольше поболтаешь с уйгуром на улице - вечером к нему стучит полиция.
- Сначала запретили давать их новорожденным, - рассказывает Женя, - но сейчас и взрослым опасно их носить. У меня есть друг, которого звали Кали-Хаджим. "Хаджим" - значит, что человек совершил хадж. Он его не совершал, просто родители так назвали. Но он пошел и изменил имя, говорит: "Пожалуйста, не зови меня так больше".
- Один мой друг, он уже пожилой, пенсионер, у него была маленькая книжная лавка в Кашгаре. Там было много книг на уйгурском, которые все в один момент вдруг стали запрещенными. Его арестовали, дали срок семь лет, а его сына отправили в лагерь. В другом магазине хозяйка магазина выхватила у меня из рук книгу на уйгурском, наугад ткнула в то же самое слово "Хаджим" и прошептала: "Теперь людей сажают на десять лет за одно такое слово..." Я спросил одного знакомого, есть ли у него еще время читать. "Читать сейчас слишком опасно..." - ответил он.
- Когда ты иностранец, тебя лично это не касается, ты можешь везде ходить свободно. Но ты чувствуешь везде страх и апатию. Выходишь из дома, идешь по улице, ты знаешь, что происходит, ты не можешь об этом не думать - но говорить с тобой об этом никто не станет. Люди подавленно отводят взгляды. И ты сам боишься говорить: чуть дольше поболтаешь с уйгуром на улице - вечером к нему стучит полиция.
Шынар и Жаркинбек
15 ноября, около полуночи раздается звонок - звонит правозащитник Серикжан Билаш: "Срочно езжайте в аэропорт, Жаркинбека отпустили! Он прилетает из Урумчи, мы уже ресторан сняли, Шынар едет его встречать, поедем пировать!" Мы собираем технику, вызываем такси, гоним. Приезжаем в аэропорт первыми, бежим к табло - самолет в воздухе. Появляются счастливые Шынар с Акжолом и активисты - и тут же снова звонит Беляш: "Его не выпустили на границе..." Шынар рыдает, ее увозят домой.
Через два месяца Жаркинбека все-таки выпустили - по-тихому, на автобусе через Хоргос. Мы встречаемся с ним вскоре после освобождения. Перед домом стоят огромные качели, поставили на Навруз, во дворе носится толпа детей, вообще, кажется, жизнь тут довольно общинная. К нам сразу подбегает Акжол и кричит: "Мы с папой! Победили китайцев!"
Шынар и Жаркинбек - этнические казахи, но он родился в Китае, а она тут, в Казахстане. Большой двухэтажный дом на окраине Алма-Аты, разделенный на десяток квартирок. Шынар - бойкая, эмоциональная женщина лет тридцати, снимает одну из комнаток. Ее муж - оралман (казах из Китая). Шынар показывает нам фотки Жаркинбека в молодости. Видно, что он писаный красавец, казахский Аллен Деллон.
- Подруги привели меня в один ресторан, а он там был поваром. Мы влюбились друг в друга с первого взгляда, через три дня поженились. У нас родился сын.
Через два месяца Жаркинбека все-таки выпустили - по-тихому, на автобусе через Хоргос. Мы встречаемся с ним вскоре после освобождения. Перед домом стоят огромные качели, поставили на Навруз, во дворе носится толпа детей, вообще, кажется, жизнь тут довольно общинная. К нам сразу подбегает Акжол и кричит: "Мы с папой! Победили китайцев!"
Шынар и Жаркинбек - этнические казахи, но он родился в Китае, а она тут, в Казахстане. Большой двухэтажный дом на окраине Алма-Аты, разделенный на десяток квартирок. Шынар - бойкая, эмоциональная женщина лет тридцати, снимает одну из комнаток. Ее муж - оралман (казах из Китая). Шынар показывает нам фотки Жаркинбека в молодости. Видно, что он писаный красавец, казахский Аллен Деллон.
- Подруги привели меня в один ресторан, а он там был поваром. Мы влюбились друг в друга с первого взгляда, через три дня поженились. У нас родился сын.
В 2016-м у Жаркинбека начались проблемы с чиновниками, ему аннулировали прописку и не дали вид на жительство - потребовали справку из Китая, что он там не совершал никаких преступлений. И его китайский паспорт уже подходил к концу. Жаркинбек сказал, что съездит в Китай, и вернется через неделю.
Перейдя границу, Жаркинбек пропал - больше не звонил, не писал, найти его Шынар не могла. Через несколько недель ей пришло сообщение: "Я собираюсь жениться на другой женщине. Мы с тобой должны развестись. Я родился и вырос здесь, Китай мне дал всё. У меня нет никаких дел в Казахстане, это бедная страна. Ты мне никто, можешь найти себе другого мужа..."
Жаркинбек сидит на диване, он похож на забитого подростка, кажется, что это одна треть от мужика на фотографии. Говорит тихим голосом, монотонно, устало, без эмоций. Тогда его задержали прямо на границе, в Хоргосе.
- Посадили в подвал на неделю. Проверили мой телефон, обнаружили там WhatsApp, он запрещен в Китае, допрашивали. Затем доставили в полицию в моем родном городе Боро-Тала. Там начали пытать, бить палкой и электрошокером, спрашивали - в каких организациях ты состоишь в Казахстане? Кого ты встречал в Казахстане? Пытали десять дней. Потом надели черный мешок на голову, перевезли в тюрьму. Где она, я не знаю. Большое здание, четыре этажа, тысячи на четыре человек, наверное, всех возрастов - от 15 до 75. Перед отправкой в лагерь медсестра сделала мне два укола, по одному в каждую руку, сказала, что это просто прививка.
Перейдя границу, Жаркинбек пропал - больше не звонил, не писал, найти его Шынар не могла. Через несколько недель ей пришло сообщение: "Я собираюсь жениться на другой женщине. Мы с тобой должны развестись. Я родился и вырос здесь, Китай мне дал всё. У меня нет никаких дел в Казахстане, это бедная страна. Ты мне никто, можешь найти себе другого мужа..."
Жаркинбек сидит на диване, он похож на забитого подростка, кажется, что это одна треть от мужика на фотографии. Говорит тихим голосом, монотонно, устало, без эмоций. Тогда его задержали прямо на границе, в Хоргосе.
- Посадили в подвал на неделю. Проверили мой телефон, обнаружили там WhatsApp, он запрещен в Китае, допрашивали. Затем доставили в полицию в моем родном городе Боро-Тала. Там начали пытать, бить палкой и электрошокером, спрашивали - в каких организациях ты состоишь в Казахстане? Кого ты встречал в Казахстане? Пытали десять дней. Потом надели черный мешок на голову, перевезли в тюрьму. Где она, я не знаю. Большое здание, четыре этажа, тысячи на четыре человек, наверное, всех возрастов - от 15 до 75. Перед отправкой в лагерь медсестра сделала мне два укола, по одному в каждую руку, сказала, что это просто прививка.
Потом, в лагере, уколы нам делали постоянно. За любое нарушение - инъекция. Свет в камерах был круглосуточно, выключать не разрешали. Кто-то выключил свет - били или делали укол. В еде тоже было много лекарств, вкус был очень химический. Здоровье становилось хуже и хуже. Каждый день надзиратели заставляли нас убираться, мыть полы в тюрьме и во дворе, стирать чью-то одежду. И учить Мандарин (китайский язык) и историю Китая. Каждый месяц был большой экзамен по китайскому, приезжали экзаменаторы. Надзиратели нас предупреждали: не плакать, не делать того, не делать этого: "Произведите хорошее впечатление!"
Тем временем Шынар стала что-то понимать. Как-то раз она встретила на рынке старую женщину, казашку из Китая, стала жаловаться на жизнь, сказала про мужа. Женщина рассказала ей про концлагеря.
- Сказала, что надо обратиться в "Атажюрт" к Серикжану Билашу - он помогает беженцам и тем, у кого родственники пропали в Китае. Их офис находился как раз через дорогу. Если бы не Серикжан, я бы не знаю, что делала, вообще не знала бы, как спасти Жаркинбека.
Дальнейшая жизнь Шынар превратилась в сплошные письма, видеопетиции, хождения по кабинетам с просьбой помочь вернуть мужа.
- Работать не могла, каждый день ходила в какие-то организации. Акжол должен был уже в школу идти, но его некому даже отвести было, ребенок дома сидел. Мы поехали в Астану, и перед дворцом президента Акжол на камеру сказал: "Китай, отпусти моего папу!" Я сама снимала его, телефоном. Я из-за ютьюба уже прославилась среди местных, таксисты меня узнают. В МИДе мне сказали: “Калышева, остановись пожалуйста, нам твои заявления уже девать некуда”. Письмо они мне прислали такое: это внутренние дела Китая, мы не имеем никакого отношения к Китаю, и не будем вмешиваться.
Тем временем Шынар стала что-то понимать. Как-то раз она встретила на рынке старую женщину, казашку из Китая, стала жаловаться на жизнь, сказала про мужа. Женщина рассказала ей про концлагеря.
- Сказала, что надо обратиться в "Атажюрт" к Серикжану Билашу - он помогает беженцам и тем, у кого родственники пропали в Китае. Их офис находился как раз через дорогу. Если бы не Серикжан, я бы не знаю, что делала, вообще не знала бы, как спасти Жаркинбека.
Дальнейшая жизнь Шынар превратилась в сплошные письма, видеопетиции, хождения по кабинетам с просьбой помочь вернуть мужа.
- Работать не могла, каждый день ходила в какие-то организации. Акжол должен был уже в школу идти, но его некому даже отвести было, ребенок дома сидел. Мы поехали в Астану, и перед дворцом президента Акжол на камеру сказал: "Китай, отпусти моего папу!" Я сама снимала его, телефоном. Я из-за ютьюба уже прославилась среди местных, таксисты меня узнают. В МИДе мне сказали: “Калышева, остановись пожалуйста, нам твои заявления уже девать некуда”. Письмо они мне прислали такое: это внутренние дела Китая, мы не имеем никакого отношения к Китаю, и не будем вмешиваться.
- Когда она начала записывать петиции, меня привели к начальству, заставили позвонить ей и опять сказать, что я оставил ее, женился во второй раз, про лагерь не говорить. Я сказал - она ничего не ответила, заплакала только.
Шынар к тому моменту почти два года ничего не слышала про Жаркинбека, не знала, жив ли он. После второго звонка она еще упорнее стала писать, говорить с журналистами и пробиваться в инстанции.
- В лагере я был 7 месяцев. Потом нас собрали примерно сто человек, все из Казахстана - и перевели под домашний арест. На улицу выходить не разрешалось, каждый день ко мне приходил полицейский, допрашивал, записывал: что делал сегодня? с кем общался? Я не делал ничего, после лагеря здоровье стало ужасное, я облысел. Так еще год прошел. Однажды пришел другой полицейский, достал смартфон, добавил номер жены в wechat и заставил в третий раз позвонить ей: "У меня все хорошо, новая семья, работа, не говори обо мне в Казахстане ничего."
- Я позвонил ей в третий раз, когда они приказали. А она не перестала говорить про меня, еще больше начала. Тогда они пришли, дали мне паспорт: "Всё, езжай отсюда..." Отец мой до сих пор в лагере, брат в тюрьме.
Шынар к тому моменту почти два года ничего не слышала про Жаркинбека, не знала, жив ли он. После второго звонка она еще упорнее стала писать, говорить с журналистами и пробиваться в инстанции.
- В лагере я был 7 месяцев. Потом нас собрали примерно сто человек, все из Казахстана - и перевели под домашний арест. На улицу выходить не разрешалось, каждый день ко мне приходил полицейский, допрашивал, записывал: что делал сегодня? с кем общался? Я не делал ничего, после лагеря здоровье стало ужасное, я облысел. Так еще год прошел. Однажды пришел другой полицейский, достал смартфон, добавил номер жены в wechat и заставил в третий раз позвонить ей: "У меня все хорошо, новая семья, работа, не говори обо мне в Казахстане ничего."
- Я позвонил ей в третий раз, когда они приказали. А она не перестала говорить про меня, еще больше начала. Тогда они пришли, дали мне паспорт: "Всё, езжай отсюда..." Отец мой до сих пор в лагере, брат в тюрьме.
Жаркинбеку повезло с женой. Те, чьи родственники громко и упорно шумят, имеют больше шансов выйти. Чтобы они умолкли, Китай предпочитает избавиться от человека.
Акжол непоседливо вертится вокруг, что-то спрашивает - его выгоняют на двор.
- Я из дома не выхожу. Работать не могу, я очень слабый. Сил хватает только, чтобы следить за ребенком. Сижу, пока Шынар на курсы шитья ходит. Нервы, ночью я не могу спать, панические атаки, голова часто болит, почки болят и...
- переводчик не успевает сказать нам последнюю фразу, как Шынар взрывается слезами, - Он говорит, что потерял потенцию, не может заниматься любовью.
Импотентами из лагерей возвращаются практически все. Женщины тоже говорили о потере желания заниматься сексом. Почему - пока не ясно. Не исключено, что инъекции приводят к чему-то вроде химической кастрации. С другой стороны, один из бывших заключенных на условиях анонимности рассказал нам, что в один из дней ему и всем его сокамерниками сделали уколы, после которых у них, наоборот, началась эрекция. "После этого нас заставили раздеться догола и отвели в камеру к женщинам. Они тоже были раздетые, началась оргия. И все это снимали камеры наблюдения". Есть и другие печальные свидетельства.
Жаркинбек деревянно встает и идет во двор. Я вижу в окно, как он медленно подходит к качелям и качает Акжола.
Акжол непоседливо вертится вокруг, что-то спрашивает - его выгоняют на двор.
- Я из дома не выхожу. Работать не могу, я очень слабый. Сил хватает только, чтобы следить за ребенком. Сижу, пока Шынар на курсы шитья ходит. Нервы, ночью я не могу спать, панические атаки, голова часто болит, почки болят и...
- переводчик не успевает сказать нам последнюю фразу, как Шынар взрывается слезами, - Он говорит, что потерял потенцию, не может заниматься любовью.
Импотентами из лагерей возвращаются практически все. Женщины тоже говорили о потере желания заниматься сексом. Почему - пока не ясно. Не исключено, что инъекции приводят к чему-то вроде химической кастрации. С другой стороны, один из бывших заключенных на условиях анонимности рассказал нам, что в один из дней ему и всем его сокамерниками сделали уколы, после которых у них, наоборот, началась эрекция. "После этого нас заставили раздеться догола и отвели в камеру к женщинам. Они тоже были раздетые, началась оргия. И все это снимали камеры наблюдения". Есть и другие печальные свидетельства.
Жаркинбек деревянно встает и идет во двор. Я вижу в окно, как он медленно подходит к качелям и качает Акжола.
Рахима
Она приехала неожиданно. Мы с ней не договаривались на это время, у нас было какое-то неотложное дело, и она часа четыре просто ходила за нами по Алма-Ате. Обычная затравленная женщина, которую муж бросил с четырьмя детьми. Еле сводит концы с концами, работает где-то в торговле. Правда она сухая, высокая, не похожа на обычную сельскую казашку. Потом мы уже пошли в ресторан, там сели, я купил вино, никто со мной не пьет. И она принялась рассказывать ровным голосом, никаких эмоций, будто это не с ней было:
- В 2012 я с мужем и детьми переехала в Казахстан. Получила вид на жительство, работала в Алма-Ате. В 2017 мне позвонили с китайского номера, сказали, что из полиции. Попросили приехать в Хоргос - якобы, что-то не то с моим смартфоном. Я еще не знала, что там началось. Но сомнение у меня закралось, я позвонила маме. Она говорит: "Да нет, не надо, не приезжай, просто купи другой телефон." А на следующий день перезванивает отец, с тревогой в голосе говорит, что надо срочно приехать домой: "У тебя долги, тебе надо с этим разобраться."
По пересечении границы Рахиму сразу задержала полиция. Ее допросили и увезли в тюрьму округа.
- Там мне устроили осмотр, сделали инъекцию в плечо и заковали в кандалы. Это такой способ обращения с новичками: кандалы снимаются с предыдущего заключенного и надеваются на следующего, пока еще кто-то в эту камеру не приедет. Но мне повезло: у меня они через неделю натерли ноги, пошла кровь. Одна уйгурка позвала надзирателя говорит: снимите, а то у нее гангрена начнется, может обе стопы потерять.
- В 2012 я с мужем и детьми переехала в Казахстан. Получила вид на жительство, работала в Алма-Ате. В 2017 мне позвонили с китайского номера, сказали, что из полиции. Попросили приехать в Хоргос - якобы, что-то не то с моим смартфоном. Я еще не знала, что там началось. Но сомнение у меня закралось, я позвонила маме. Она говорит: "Да нет, не надо, не приезжай, просто купи другой телефон." А на следующий день перезванивает отец, с тревогой в голосе говорит, что надо срочно приехать домой: "У тебя долги, тебе надо с этим разобраться."
По пересечении границы Рахиму сразу задержала полиция. Ее допросили и увезли в тюрьму округа.
- Там мне устроили осмотр, сделали инъекцию в плечо и заковали в кандалы. Это такой способ обращения с новичками: кандалы снимаются с предыдущего заключенного и надеваются на следующего, пока еще кто-то в эту камеру не приедет. Но мне повезло: у меня они через неделю натерли ноги, пошла кровь. Одна уйгурка позвала надзирателя говорит: снимите, а то у нее гангрена начнется, может обе стопы потерять.
Каждый день с самого утра мы учили китайский, китайскую историю, смотрели старые фильмы про то, как китайские коммунисты основали эту страну. Еда без масла и белка, с сильным лекарственным вкусом. Кормили три раза в день, на столовую - пять минут. Было невозможно уложиться в 5 минут, мы были всегда голодные, успевали только чуть чуть поесть и выбрасывали тарелки. В камеру проносить еду было нельзя.
После того, как в шесть поужинаем, полицейский разводят по камерам - и ждем до 10 вечера. Просто сидели там, в камерах, по 4 часа. Было нельзя разговаривать друг с другом. Мы не могли смеяться, не могли плакать, просто сидели и молчали там. Каждую минуту мы были под наблюдением через видеокамеры. Не только говорить было нельзя, даже поворачиваться друг к другу. Если кто-то обернется - сразу предупреждали по громкой связи: "Номер 21, не поворачиваться!" У нас не было имен, только цифры: "Номера 1, 2, 3 - выйти!"
В часов офицер приказывал: "Выключить свет и спать!" И мы спали. Два часа спишь - два часа сидишь на стуле, "дежуришь". Каждую ночь около 12 часов надзиратели приходили в камеры, выбирали самых красивых девушек с 16 до 25 лет, и уводили на всю ночь к себе. Забирали их и насиловали их группой. Я от этого не пострадала, но знаю молодых девушек, которых насиловали каждую ночь.
После того, как в шесть поужинаем, полицейский разводят по камерам - и ждем до 10 вечера. Просто сидели там, в камерах, по 4 часа. Было нельзя разговаривать друг с другом. Мы не могли смеяться, не могли плакать, просто сидели и молчали там. Каждую минуту мы были под наблюдением через видеокамеры. Не только говорить было нельзя, даже поворачиваться друг к другу. Если кто-то обернется - сразу предупреждали по громкой связи: "Номер 21, не поворачиваться!" У нас не было имен, только цифры: "Номера 1, 2, 3 - выйти!"
В часов офицер приказывал: "Выключить свет и спать!" И мы спали. Два часа спишь - два часа сидишь на стуле, "дежуришь". Каждую ночь около 12 часов надзиратели приходили в камеры, выбирали самых красивых девушек с 16 до 25 лет, и уводили на всю ночь к себе. Забирали их и насиловали их группой. Я от этого не пострадала, но знаю молодых девушек, которых насиловали каждую ночь.
У многих были были болезни, у каждого было что-то. Врачам было все равно, они не делали никаких анализов, отношение к нам было, как к животным. Если ты жаловалась, доктора и полицейские просто орали: "О! Ты не болеешь, ты притворяешься! Не говори, что ты болеешь! Думаешь, тебе это поможет выйти отсюда?! Ни за что!" За жалобы они только били нас, орали и угрожали. У меня до сих пор очень плохо со здоровьем.
Я пробыла в лагере всего четыре месяца. Я была из счастливчиков, у которых есть родственники за границей. Мой бывший муж и дети не переставали писать и снимать видеопетиции. Меня выпустили, перевели на два месяца под домашний арест - с ежедневным посещением школы китайского, два часа каждую ночь.
Перед тем, как Рахиме отдали паспорт, ее заставили написать бумагу, что она никогда никому, даже детям не расскажет про существование лагерей, не будет встречаться с правозащитниками и журналистами, не будет критиковать политику правительства Китая. "Если расскажешь - не важно, где ты будешь, В Казахстане, в США, в Европе - мы найдем тебя." Первое время дома Рахима так и делала.
- А потом подумала, что я скоро умру, у меня ужасные головные боли, я не могу терпеть, даже думать нормально, ни на чем сфокусироваться не могу, и к мужчинам влечения никакого нет у меня, - Рахима говорит монотонно, абсолютно неэмоционально, как многие, вернувшиеся оттуда. Я понимаю, что она совершенно убита, в депрессии, удивительно, как она вообще приехала.
Я пробыла в лагере всего четыре месяца. Я была из счастливчиков, у которых есть родственники за границей. Мой бывший муж и дети не переставали писать и снимать видеопетиции. Меня выпустили, перевели на два месяца под домашний арест - с ежедневным посещением школы китайского, два часа каждую ночь.
Перед тем, как Рахиме отдали паспорт, ее заставили написать бумагу, что она никогда никому, даже детям не расскажет про существование лагерей, не будет встречаться с правозащитниками и журналистами, не будет критиковать политику правительства Китая. "Если расскажешь - не важно, где ты будешь, В Казахстане, в США, в Европе - мы найдем тебя." Первое время дома Рахима так и делала.
- А потом подумала, что я скоро умру, у меня ужасные головные боли, я не могу терпеть, даже думать нормально, ни на чем сфокусироваться не могу, и к мужчинам влечения никакого нет у меня, - Рахима говорит монотонно, абсолютно неэмоционально, как многие, вернувшиеся оттуда. Я понимаю, что она совершенно убита, в депрессии, удивительно, как она вообще приехала.
Я с тобой не знаком
- Полиция на улицах проверяет телефоны, контакты - рассказывает Женя, - Если там иностранное лицо, это подозрительно, тебя могут забрать - друзья стали меня удалять. Один друг несколько раз удалял меня, опять добавлял - потом удалил совсем и вышел из всех групповых чатов. Это был мой близкий друг, мне очень хотелось его увидеть. Я не стал писать ему напрямую, но написал в одну группу, где мы оба были, что я приглашаю всех на встречу на пиццу в одном кафе. Он написал: "Хорошо, я приду".
В результате пришли туда только мы. Обед получился очень неловкий. Я видел, ему кажется, что за нами следят. Слишком много нужно было сказать, но свободно говорить было невозможно. Мы просто сидели молча и ели. Я показал ему черновик своей книжки - он взял, молча посмотрел и отложил в сторону, не стал даже листать. Потом я спросил про одну нашу знакомую, не знает ли он, где она сейчас. Он говорит: "Нет, я больше с ней не знаком..." Потом добавил: "Я даже с тобой сейчас не знаком". Мне казалось, что он сейчас расплачется. Больше мы с ним не виделись.
Некоторых друзей Женя сам удалил, чтобы они не оставляли комментарии в его постах, потому что это для них опасно. Уйгуры и казахи за границей, рассказывают, что все друзья и даже родные в Синьцзяне удалили их из контактов.
- Но те, кто живет в эмиграции, тоже боятся - говорит Бунин, - на фэйсбуке у 90 процентов уйгуров нет фотографий, никто не использует настоящие имя.
То и дело слышишь истории, что какой-то студент позвонил из за границы домой, а мама говорит ему: "Пожалуйста, не звони больше." Но еще хуже, когда полиция приходит к людям, под угрозой ареста заставляет родителей позвонить сыну или дочке и попросить их приехать "для проверки". Они возвращаются - и их тут же арестовывают.
- Как-то вечером я шел домой, навстречу шла семья - муж, жена и взрослый сын. Отец был пьяный, они его вели. Вдруг он стал что-то кричать, махать руками, они старались его успокоить - и тут же подъехал минивэн. Выскочили пять полицейских, ничего не спрашивали, сразу упаковали мужа и уехали. Двух минут не прошло.
В результате пришли туда только мы. Обед получился очень неловкий. Я видел, ему кажется, что за нами следят. Слишком много нужно было сказать, но свободно говорить было невозможно. Мы просто сидели молча и ели. Я показал ему черновик своей книжки - он взял, молча посмотрел и отложил в сторону, не стал даже листать. Потом я спросил про одну нашу знакомую, не знает ли он, где она сейчас. Он говорит: "Нет, я больше с ней не знаком..." Потом добавил: "Я даже с тобой сейчас не знаком". Мне казалось, что он сейчас расплачется. Больше мы с ним не виделись.
Некоторых друзей Женя сам удалил, чтобы они не оставляли комментарии в его постах, потому что это для них опасно. Уйгуры и казахи за границей, рассказывают, что все друзья и даже родные в Синьцзяне удалили их из контактов.
- Но те, кто живет в эмиграции, тоже боятся - говорит Бунин, - на фэйсбуке у 90 процентов уйгуров нет фотографий, никто не использует настоящие имя.
То и дело слышишь истории, что какой-то студент позвонил из за границы домой, а мама говорит ему: "Пожалуйста, не звони больше." Но еще хуже, когда полиция приходит к людям, под угрозой ареста заставляет родителей позвонить сыну или дочке и попросить их приехать "для проверки". Они возвращаются - и их тут же арестовывают.
Знакомый уйгур рассказал Жене, что им запрещено снимать квартиру без камер наблюдения. Если на улице посмотришь на полицейского, тот спросит: "Почему смотришь?". Если отведешь взгляд, спросит: "Почему не смотришь?" Постоянно спрашивают: "Ты молишься? Ты куришь? Ты пьешь? Почему?" Везде натыканы камеры, миллионы, на каждом углу, перекрестке, подъезде - и у людей дома тоже висят. Программа, которая их смотрит, умеет выявлять уйгуров, реагирует на необычное поведение и посылает полицейских.
- Как-то вечером я шел домой, навстречу шла семья - муж, жена и взрослый сын. Отец был пьяный, они его вели. Вдруг он стал что-то кричать, махать руками, они старались его успокоить - и тут же подъехал минивэн. Выскочили пять полицейских, ничего не спрашивали, сразу упаковали мужа и уехали. Двух минут не прошло.
Зоркий взгляд
По официальным данным, к будущему году в Китае будет уже 626 миллионов камер слежения. Плотность покрытия в Синьцзяне во много раз выше, чем в остальном Китае. На зданиях Урумчи, Кашгара и других городов - целый лес механических глаз. Журналисты не раз задавались вопросом: кто же в них смотрит?
За последние месяцы было опубликовано несколько статей, дающих представление о том, как устроена система слежки в Синьцзяне. Например, доклад Human Rights Watch "Алгоритмы репрессий в Китае" и расследование американского журналиста Пола Мозура.
HRW рассказывает, что всю информацию анализирует искусственный интеллект по имени IJOP. Нейросеть создана Народно-Освободительной Армией Китая в рамках ее новой цифровой военной доктрины C4ISR и теперь является частью национальной программы "Зоркий Взгляд", которая должна покрыть весь Китай сетью технологий слежения.
Искусственный интеллект оперирует системами распознования лиц. Пол Мозур пишет, что нейросеть умеет определять по лицам уйгуров, и занимается этим по всему Китаю. Ни полицейские отчеты, ни даже рекламные тексты компаний (например Yitu, ClowdWalk, Hikvision) совершенно этого не скрывают. Тибетцы, уйгуры, казахи и другие меньшинства считаются подозрительной категорией населения, власти нисколько этого не стесняются.
За последние месяцы было опубликовано несколько статей, дающих представление о том, как устроена система слежки в Синьцзяне. Например, доклад Human Rights Watch "Алгоритмы репрессий в Китае" и расследование американского журналиста Пола Мозура.
HRW рассказывает, что всю информацию анализирует искусственный интеллект по имени IJOP. Нейросеть создана Народно-Освободительной Армией Китая в рамках ее новой цифровой военной доктрины C4ISR и теперь является частью национальной программы "Зоркий Взгляд", которая должна покрыть весь Китай сетью технологий слежения.
Искусственный интеллект оперирует системами распознования лиц. Пол Мозур пишет, что нейросеть умеет определять по лицам уйгуров, и занимается этим по всему Китаю. Ни полицейские отчеты, ни даже рекламные тексты компаний (например Yitu, ClowdWalk, Hikvision) совершенно этого не скрывают. Тибетцы, уйгуры, казахи и другие меньшинства считаются подозрительной категорией населения, власти нисколько этого не стесняются.
Нейросеть анализирует перемещение людей и принимает решение, как нужно реагировать. "Например, если в месте, где живет один уйгур, вдруг будет зафиксировано шестеро, система незамедлительно вышлет туда полицейских."
В марте голландский исследователь Виктор Геверс из "GDI Foundation" обнаружил незапароленный вход в одну из подсистем IJOP, базу данных шэньчжэньской компании SenseNets Technology, которая содержала онлайн-информацию о слежке за 2,5 миллионами человек и 6,7 миллионами адресов в Синьцзяне. База содержала паспортные данные пользователей, их GPS-координаты и показывала переписку во всех мессенджерах. Сообщения, которые алгоритм находил опасными, автоматически направлялись в полицейские участки.
Другой глаз нейросети - это "Ворота трехмерного портрета и объединенных данных", те самые чек-пойнты, у которых стоят очереди из уйгуров и казахов. Чтобы войти в любое общественное пространство - больницу, банк, парк, торговый центр, или выйти за пределы своего квартала, надо пообщаться со специальной машиной, соединенной с IJOP. Она просвечивает людей и вещи, делает фото и сканирует удостоверения личности.
Люди, видевшие интерфейс "ворот", говорят, что полиции предъявляется профайл входящего - имя, пол, личный номер, профессия, семейное положение, судимости, приводы в полицию, был ли в лагере перевоспитания, степень благонадежности, получал ли загран паспорт, бывал ли за границей, когда, где, как долго и зачем. Система оценивает подозрительность проходящего по 100-бальной шкале. Уйгуры и казахи автоматически получают 10 пунктов, люди старше 15 и моложе 55 - еще 10, верующие - еще 10.
В прошлом году КПП стали оснащаться новыми "воротами", которые, помимо прочего, сканируют отпечатки пальцев и радужную оболочку глаза, а так же проверяют смартфоны и прочие дивайсы. Раньше полиции приходилось шерстить все телефоны вручную, теперь машина сами считывает их MAC-адреса и номера IMEI, и сканирует на предмет наличия обязательных и запрещенных (Viber, WhatsApp, Telegram, VPN и т.д.) приложений и контента — ссылок, контактов, загрузок и т.п. Вся информация улетает в IJOP.
Люди ждут в очереди, пока машина сделает снимок и разрешит пройти. Если что-то не так, звучит сигнал тревоги и "ворота" сообщают полицейским, что следует делать: опросить, задержать для расследования или немедленно арестовать.
Такая же система стоит на всех заправках - заправиться можно, лишь предъявив системе документы водителя и автомобиля.
Люди, видевшие интерфейс "ворот", говорят, что полиции предъявляется профайл входящего - имя, пол, личный номер, профессия, семейное положение, судимости, приводы в полицию, был ли в лагере перевоспитания, степень благонадежности, получал ли загран паспорт, бывал ли за границей, когда, где, как долго и зачем. Система оценивает подозрительность проходящего по 100-бальной шкале. Уйгуры и казахи автоматически получают 10 пунктов, люди старше 15 и моложе 55 - еще 10, верующие - еще 10.
В прошлом году КПП стали оснащаться новыми "воротами", которые, помимо прочего, сканируют отпечатки пальцев и радужную оболочку глаза, а так же проверяют смартфоны и прочие дивайсы. Раньше полиции приходилось шерстить все телефоны вручную, теперь машина сами считывает их MAC-адреса и номера IMEI, и сканирует на предмет наличия обязательных и запрещенных (Viber, WhatsApp, Telegram, VPN и т.д.) приложений и контента — ссылок, контактов, загрузок и т.п. Вся информация улетает в IJOP.
Люди ждут в очереди, пока машина сделает снимок и разрешит пройти. Если что-то не так, звучит сигнал тревоги и "ворота" сообщают полицейским, что следует делать: опросить, задержать для расследования или немедленно арестовать.
Такая же система стоит на всех заправках - заправиться можно, лишь предъявив системе документы водителя и автомобиля.
В начале прошлого года все мусульмане Синьцзяна были обязаны в течение 10 дней установить на телефоны приложение "Jingwang" - третий глаз IJOP. Оно сканирует и передает нейросети всю их активность - всё, что они читают, пишут, говорят, все контакты и передвижения. Пользоваться телефоном без "Jingwang" запрещено - равно как выключать телефон или пользоваться чужим.
Другое приложение обязаны были установить все полицейские и местные чиновники, которые собирают данные жителей их кварталов во время поквартирных и прочих проверок. По рассказам очевидцев, уйгурские чиновники и полицейские отчаянно перегружены работой, "у всех них красные глаза". Чиновников, не справляющихся с задачей, IJOP направляет на перевоспитание.
Полицейские должны отмечать все, что кажется необычным. Приложение имеет список из 36 пунктов, подозрительных с точки зрения IJOP - если человек имеет дома много книг или большие запасы продуктов, использует больше электричества, чем в норме, живет не по прописке без разрешения полиции, часто выходит через черный ход, говорит по чужому телефону, не платит за телефон и оказался вне доступа итд.
IJOP сигнализирует полиции о подозрительном поведении. Например крестьянин, покупающий обычно 5 килограммов удобрений, неожиданно покупает 15. Система посылает к нему полицейских для выяснения вопроса. Если оснований для беспокойства нет, они удаляют в приложении флажок опасности. Прежде всего полиция должна следить за теми, кто находится вне района прописки. Так же IJOP сразу посылает полицейских к тем, чей телефон, электронное удостоверение или автомобиль оказались вне зоны доступа, и тем, кто пользуется чужим телефоном.
Другое приложение обязаны были установить все полицейские и местные чиновники, которые собирают данные жителей их кварталов во время поквартирных и прочих проверок. По рассказам очевидцев, уйгурские чиновники и полицейские отчаянно перегружены работой, "у всех них красные глаза". Чиновников, не справляющихся с задачей, IJOP направляет на перевоспитание.
Полицейские должны отмечать все, что кажется необычным. Приложение имеет список из 36 пунктов, подозрительных с точки зрения IJOP - если человек имеет дома много книг или большие запасы продуктов, использует больше электричества, чем в норме, живет не по прописке без разрешения полиции, часто выходит через черный ход, говорит по чужому телефону, не платит за телефон и оказался вне доступа итд.
IJOP сигнализирует полиции о подозрительном поведении. Например крестьянин, покупающий обычно 5 килограммов удобрений, неожиданно покупает 15. Система посылает к нему полицейских для выяснения вопроса. Если оснований для беспокойства нет, они удаляют в приложении флажок опасности. Прежде всего полиция должна следить за теми, кто находится вне района прописки. Так же IJOP сразу посылает полицейских к тем, чей телефон, электронное удостоверение или автомобиль оказались вне зоны доступа, и тем, кто пользуется чужим телефоном.
IJOP использует вспомогательные системы. Одна сканирует все сетевые коммуникации, ища подозрительные тематику (скажем, религиозную) или "избегание использования китайского языка", и сопоставляя с профайлами пользователей, прогнозирует опасное поведение. Другая автоматически переводит голосовые сообщения с уйгурского на китайский. Третья умеет распознавать уйгурский текст или исламскую символику в изображениях.
Нейросеть сводит вместе информацию, полученную с телефонов, камер слежения, чек-пойнтов, полицейских отчетов, "фаньчжоу" и прочих ресурсов для создания многомерных профайлов. Туда включены биометрические и медицинские данные (в том числе фертильность, психические нарушения, хронические болезни), сведения о наркозависимости, дорожные штрафы, учебные и рабочие записи, семейные связи, данные о собственности, общественной активности (например, жаловался ли человек на государственные органы), юридическая и финансовая история и масса всего другого.
Начиная с 2017 года, все синьцзянские мусульмане от 12 до 65 лет обязаны сдавать подробный биометрический и ДНК тест - фотографии лица в разных ракурсах, других частей тела, анализ крови, отпечатки пальцев, скан сетчатки глаза, запись голоса и образцы волос.
Министр общественной безопасности Китая Мэн Цзяньчжу заявил в 2015 году, что новые технологии обработки данных позволят найти логику в действиях любого человека.
Выявленные отношения между людьми позволят системе добывать и анализировать сведения о других людях, строить карты взаимоотношений - личных, деловых, сетевых, финансовых и т.д.
Нейросеть сводит вместе информацию, полученную с телефонов, камер слежения, чек-пойнтов, полицейских отчетов, "фаньчжоу" и прочих ресурсов для создания многомерных профайлов. Туда включены биометрические и медицинские данные (в том числе фертильность, психические нарушения, хронические болезни), сведения о наркозависимости, дорожные штрафы, учебные и рабочие записи, семейные связи, данные о собственности, общественной активности (например, жаловался ли человек на государственные органы), юридическая и финансовая история и масса всего другого.
Начиная с 2017 года, все синьцзянские мусульмане от 12 до 65 лет обязаны сдавать подробный биометрический и ДНК тест - фотографии лица в разных ракурсах, других частей тела, анализ крови, отпечатки пальцев, скан сетчатки глаза, запись голоса и образцы волос.
Министр общественной безопасности Китая Мэн Цзяньчжу заявил в 2015 году, что новые технологии обработки данных позволят найти логику в действиях любого человека.
Выявленные отношения между людьми позволят системе добывать и анализировать сведения о других людях, строить карты взаимоотношений - личных, деловых, сетевых, финансовых и т.д.
В принципе большую часть такой информации собирает и Facebook, и любой сотовый оператор. Нейросети по всему миру умеют (и непрерывно учатся) делать на их основе разнообразные выводы. Человек в этой системе давно уже не заказчик, а сосуд, из которого выкачивают данные. Разница лишь в том, что китайская нейросеть может свободно использовать эти данные против самого человека. По словам Ли Кайфу, ведущего инвестора в области искусственного интеллекта, Китай лидирует в этой сфере, поскольку не стеснен законодательными и моральными ограничениями.
Ежедневно в восемь утра IJOP посылает на телефоны полицейских сообщения обо всей запрещенной или опасной активности в их районе. На основании анализа нейросеть подсказывает властям, что следует сделать с подозреваемым - отправить в тюрьму, в лагерь перевоспитания, под домашний арест, запретить покидать район прописки или заходить в публичные места. Система работает по принципу "тот, у кого есть основания быть задержанным, должен быть задержан". Презумпция невиновности к членам социально-опасных групп (например, к мусульманам) не применяется.
В марте немецкий исследователь Эдриан Ценц опубликовал доклад, посвященный масштабу системы концлагерей в Синьцзяне. Он основывался на спутниковых снимках, исследовании данных тендеров и госзакупок в сфере строительства, внедрения систем слежения, бюджетов различных отраслей, таких как безопасность, система наказания, суды, профессиональное обучение. Ценц считает, что в лагерях региона сейчас находятся примерно полтора миллиона человек.
Ежедневно в восемь утра IJOP посылает на телефоны полицейских сообщения обо всей запрещенной или опасной активности в их районе. На основании анализа нейросеть подсказывает властям, что следует сделать с подозреваемым - отправить в тюрьму, в лагерь перевоспитания, под домашний арест, запретить покидать район прописки или заходить в публичные места. Система работает по принципу "тот, у кого есть основания быть задержанным, должен быть задержан". Презумпция невиновности к членам социально-опасных групп (например, к мусульманам) не применяется.
В марте немецкий исследователь Эдриан Ценц опубликовал доклад, посвященный масштабу системы концлагерей в Синьцзяне. Он основывался на спутниковых снимках, исследовании данных тендеров и госзакупок в сфере строительства, внедрения систем слежения, бюджетов различных отраслей, таких как безопасность, система наказания, суды, профессиональное обучение. Ценц считает, что в лагерях региона сейчас находятся примерно полтора миллиона человек.
Старшие братья
Аббревиатура "фаньчжю" расшифровывается как "Идти в народ, Нести пользу народу, Соединять сердца народа". Это масштабная программа, по которой госслужащие-китайцы из внутренних регионов обязаны ехать в уйгурские деревни и от двух месяцев до полугода жить в семьях местных жителей - дабы принести тем свет цивилизации. В программе задействовано более миллиона человек. Они натурально приезжают домой к уйгурам и там живут, разъясняя им политику Коммунистической Партии. Какие-то семьи вынуждены принимать гостей, в другие они просто наносят регулярные визиты. Частота проверок зависит от степени благонадежности и открытости китайскому образу жизни. "Старшие братья" должны наблюдать за жизнью подопечных семей и делать ежедневные отчеты, подробно заполняя онлайн-формы в приложении. Говорят ли "младшие братья" друг с другом на родном языке или на китайском? Молятся ли они? Держат ли пост? Едят ли халяль? Пьют ли алкоголь? Курят ли? Поскольку за радушными улыбками может прятаться хитрость, приложение подсказывает "фаньчжю” приемы, которые помогут выяснить правду: "Предложите члену семьи сигарету. Предложите члену семьи пива. Поздоровайтесь за руку с членом семьи противоположного пола, отметьте, если он вздрогнул. Принесите мясо для готовки и проследите за реакцией." Чтобы узнать правду, приложение советует проверяющим прежде всего опрашивать детей. На основании собранной информации оно рекомендует, кому из хозяев можно остаться в деревне с детьми, а кому следует пройти курс перевоспитания. Дом, семейная жизнь, последнее убежище, где уйгуры и казахи еще могли чувствовать себя в безопасности, тоже оказались прозрачными для IJOP.
Даррену Байлеру, американскому антропологу, работавшему в Китае, удалось проинтервьюировать некоторых участников программы. Выяснилось, что, хотя программа принудительная, большинство "фаньчжю” искренне верят в свою благородную миссию, считая уйгуров диким народом, находящимся в рабстве религиозных предрассудков, и нуждающимся в помощи "старших братьев". Байлер обнаружил, что проверяющие (в основном молодежь) не имеют никакого понятия о том, что из себя представляют лагеря перевоспитания, в которые они отправляют своих хозяев. Они предполагают, что это просто школы, где отсталых мусульман обучают навыкам современной жизни. Кто-то считает, что это что-то вроде рехаба, где верующие избавляются от религиозной зависимости.
Даррену Байлеру, американскому антропологу, работавшему в Китае, удалось проинтервьюировать некоторых участников программы. Выяснилось, что, хотя программа принудительная, большинство "фаньчжю” искренне верят в свою благородную миссию, считая уйгуров диким народом, находящимся в рабстве религиозных предрассудков, и нуждающимся в помощи "старших братьев". Байлер обнаружил, что проверяющие (в основном молодежь) не имеют никакого понятия о том, что из себя представляют лагеря перевоспитания, в которые они отправляют своих хозяев. Они предполагают, что это просто школы, где отсталых мусульман обучают навыкам современной жизни. Кто-то считает, что это что-то вроде рехаба, где верующие избавляются от религиозной зависимости.
Орынбек - как раз такой крестьянин, нуждавшийся в перевоспитании. Крупный мужик лет сорока с круглой головой. Человек закрытый, застенчивый, рассказывает бесстрастно, монотонно, подробно, только иногда начинает плакать. Его монолог длится часа два и произвел на меня самое большое впечатление - наверное, в силу обезоруживающей простоты. Я пробовал сократить его рассказ, но потом понял, что это уродует и характер, и свидетельство. Поэтому предлагаю прочесть его отдельно - рассказ Орынбека.
Бек
Я познакомился с Беком на форуме оралманов, когда искал контакты в Алма-Ате. Чувак писал, что работал переводчиком, хороший английский. "Может, будешь мне переводить?" - "Конечно, - живо ответил тот, - Я рад помочь всем, кто борется с фашистским Китаем!" Написал, что у него большой опыт: казахский родной, еще говорит по-китайски, по-английски, по-арабски (во время войны работал в Багдаде на китайскую фирму), на фарси и по-русски - год в Казани учился. Я сначала немножко испугался - в тридцать пять лет такая биография, подумал, что парень сочиняет.
Бек оказался невысоким, чрезвычайно подвижным, общительным парнем. Сказал, что будет работать бесплатно. До ночи переводил рассказы беженцев, которые всё не хотели нас отпускать, а рано утром снова был у нас. По-русски он говорит не очень, работали по-английски. Садимся в такси - я с таксистом по-русски говорю, Бек с ним по-казахски, а мы между собой - по-английски. Таксисты глазами хлопают: ребят, вы чего?
Через три дня плотной, бесплатной работы выяснилось, что Бек живет за городом, и чтобы не добираться три часа, он снял гостиницу рядом с нами - за свой счет. "Чувак, переезжай в мою гостиницу, я буду за тебя платить," - предложил я "Да нет, я хочу помочь общему делу." Я даже боялся, что он какой-то шпион, работает на китайское правительство или на казахское. Тут вообще все друг друга подозревают в этом. Но поглядел его фотки - в Багдаде, в пустыне, у моря, на руинах, расспросил о нем других беженцев и успокоился. Просто Бек немножко подвинулся на идее борьбы с Китаем.
Бек оказался невысоким, чрезвычайно подвижным, общительным парнем. Сказал, что будет работать бесплатно. До ночи переводил рассказы беженцев, которые всё не хотели нас отпускать, а рано утром снова был у нас. По-русски он говорит не очень, работали по-английски. Садимся в такси - я с таксистом по-русски говорю, Бек с ним по-казахски, а мы между собой - по-английски. Таксисты глазами хлопают: ребят, вы чего?
Через три дня плотной, бесплатной работы выяснилось, что Бек живет за городом, и чтобы не добираться три часа, он снял гостиницу рядом с нами - за свой счет. "Чувак, переезжай в мою гостиницу, я буду за тебя платить," - предложил я "Да нет, я хочу помочь общему делу." Я даже боялся, что он какой-то шпион, работает на китайское правительство или на казахское. Тут вообще все друг друга подозревают в этом. Но поглядел его фотки - в Багдаде, в пустыне, у моря, на руинах, расспросил о нем других беженцев и успокоился. Просто Бек немножко подвинулся на идее борьбы с Китаем.
Тем не менее собственная история Бека оказалась совершенно шпионской. Еще в 2016 году он почувствовал, что в регионе начинаются репрессии против уйгуров и казахов - и уже тогда решил сбежать.
- Сначала я не мог это сделать - у меня болела мать, лежала в больнице. Но скоро она умерла, и я решил, что больше меня тут ничто не держит. Просто уехать в Казахстан уже было нельзя, надо было что-то придумывать. Я нашел работу в Пекине, в большой государственной компании. Казахам и уйгурам выезд за границу практически запрещен, но я был ценный специалист, знал языки, у меня уже был большой опыт работы в арабских странах. Мне выдали официальные бумаги, подтверждающие необходимость выезда зарубеж, в Иран. Я приехал в провинцию Бушер, там находится алюминиевый завод, иранско-китайское предприятие.
Я работал переводчиком пять месяцев. А потом почувствовал, что нужно сваливать. Новости были все тревожнее, было видно, что ситуация в Синцзяне быстро ухудшается. В любой момент меня могли отозвать назад и арестовать.
Я пришел к руководству и попросил отпуск, сказал, что собираюсь жениться. Меня отпустили, спросили, куда покупать билет. Я сказал, что хочу полететь в Пекин через Алма-Ату. Что тут началось! Меня вызвали к начальнику, там сидели четыре китайца из службы безопасности, они сотрудники спецслужб. Мне устроили допрос: зачем ты туда собрался? а кто ты вообще такой?
Я прикинулся дурачком, говорю: "Купить сувениры для семьи невесты, для друзей, я же женюсь..." Они мне не поверили, показали список из 27 мусульманских стран, куда нельзя ездить казахам и уйгурам, - Казахстан в нем. Я услышал, как они переговаривались тихонько между собой: это чувак из Синьцзяна, надо его отправлять немедленно, а то у нас проблемы будут. Мне купили билет в Урумчи и отпустили. Я со всем соглашался, кивал головой и улыбался. Было понятно, что меня отправят в лагерь прямо с самолета.
Я работал переводчиком пять месяцев. А потом почувствовал, что нужно сваливать. Новости были все тревожнее, было видно, что ситуация в Синцзяне быстро ухудшается. В любой момент меня могли отозвать назад и арестовать.
Я пришел к руководству и попросил отпуск, сказал, что собираюсь жениться. Меня отпустили, спросили, куда покупать билет. Я сказал, что хочу полететь в Пекин через Алма-Ату. Что тут началось! Меня вызвали к начальнику, там сидели четыре китайца из службы безопасности, они сотрудники спецслужб. Мне устроили допрос: зачем ты туда собрался? а кто ты вообще такой?
Я прикинулся дурачком, говорю: "Купить сувениры для семьи невесты, для друзей, я же женюсь..." Они мне не поверили, показали список из 27 мусульманских стран, куда нельзя ездить казахам и уйгурам, - Казахстан в нем. Я услышал, как они переговаривались тихонько между собой: это чувак из Синьцзяна, надо его отправлять немедленно, а то у нас проблемы будут. Мне купили билет в Урумчи и отпустили. Я со всем соглашался, кивал головой и улыбался. Было понятно, что меня отправят в лагерь прямо с самолета.
Я купил через VPN билет в Алма-Ату, который вылетал на два часа раньше, чем мой рейс в Урумчи. За день до вылета появились два китайца, которые начали меня сопровождать. Я спросил: "Кто это?" Мне ответили: "А, эти двое? Они едут из Тегерана в Урумчи, были тут на деловой встрече." Я сказал: ок. Я видел, что они не собираются ни на какие встречи, а просто сидят, играют в китайские карты и присматривают за мной.
На следующее утро я проснулся пораньше и постарался улизнуть из номера. Но меня заметил представитель компании: "Ты куда? У тебя билеты на 16.00". Я говорю: "На базар! Вы ж меня в Казахстан не пустили, а подарки-то надо купить!" В аэропорту Хомейни я просто остановился и полчаса наблюдал, не следят ли за мной.
У меня были планы В и С на случай провала. В Тегеране я успел познакомиться с местными тюркоязычными ребятами - туркменами и азербайджанцами. Я спросил: "Если я не улечу завтра, можно у вас перекантоваться пару ночей?" Они пообещали, что помогут мне добраться до границы Ирана и Турции. Я постарался бы притвориться беженцем из Афганистана, хазарейцем, они похожи на казахов. Я слышал, что они платят пограничникам и легко переходят границу. А план С был просто идти пешком через горную гряду Дамаванд на турецкой границе...
Потом я пошел на стойку информации и спросил, что с рейсом в Алма-Ату? До вылета было еще полтора часа. Я не подавал виду, но внутри умирал от страха - Иран и Китай тесно сотрудничают. Пограничник допрашивал меня с пристрастием: ты из Китая, почему едешь в Казахстан? Я сказал, что я представитель китайской компании, у нас важная встреча в Алма-Ате. В конце концов он поставил мне печать и пропустил. Но даже в воздухе я продолжал бояться, что из-за меня развернут самолет. Только, когда увидел внизу Каспий, я выдохнул.
На следующее утро я проснулся пораньше и постарался улизнуть из номера. Но меня заметил представитель компании: "Ты куда? У тебя билеты на 16.00". Я говорю: "На базар! Вы ж меня в Казахстан не пустили, а подарки-то надо купить!" В аэропорту Хомейни я просто остановился и полчаса наблюдал, не следят ли за мной.
У меня были планы В и С на случай провала. В Тегеране я успел познакомиться с местными тюркоязычными ребятами - туркменами и азербайджанцами. Я спросил: "Если я не улечу завтра, можно у вас перекантоваться пару ночей?" Они пообещали, что помогут мне добраться до границы Ирана и Турции. Я постарался бы притвориться беженцем из Афганистана, хазарейцем, они похожи на казахов. Я слышал, что они платят пограничникам и легко переходят границу. А план С был просто идти пешком через горную гряду Дамаванд на турецкой границе...
Потом я пошел на стойку информации и спросил, что с рейсом в Алма-Ату? До вылета было еще полтора часа. Я не подавал виду, но внутри умирал от страха - Иран и Китай тесно сотрудничают. Пограничник допрашивал меня с пристрастием: ты из Китая, почему едешь в Казахстан? Я сказал, что я представитель китайской компании, у нас важная встреча в Алма-Ате. В конце концов он поставил мне печать и пропустил. Но даже в воздухе я продолжал бояться, что из-за меня развернут самолет. Только, когда увидел внизу Каспий, я выдохнул.
Свежие комментарии